На закрытый багажник Леха водружает матерчатую сумку на длинном ремне, достает оттуда спортивный костюм, протягивает мне:
— Помоги ей переодеться. Второй куртки у меня нет, но хоть так.
— Мне не холодно, — подает голос Ясмина.
— Ты не должна бросаться в глаза. А твоя одежда слишком нездешняя, слишком легкая и слишком грязная. И было бы неплохо, чтоб ее обгорелые обрывки нашлись в гараже.
Яся тут же стягивает через голову тунику, снимает брюки.
— Хоть отвернулась бы, — недовольно бурчит Леха. — Знает же, что я здесь.
— Возьми, — она протягивает ему вещи.
Он отходит, чтоб бросить их в салон. И не торопится возвращаться обратно. Ждет, пока она оденется.
— Здесь темно, Леш, — подаю голос я. — А вампирам не стыдно. Даже зрячим и при ярком свете.
— Я не вампир… Да, вот еще, — с козырька над водительским сиденьем он снимает солнечные очки, протягивает мне. — Одень ей. Не стоит такое всем показывать. При станции есть туалет, умой ее там хорошенько, ее лицо…
Не договаривает. А я понимаю, что лицо вампирши сегодня еще не видела. Все во тьме, в неровном свете фонаря. Да и там она была ко мне спиной.
— На станции? — решаю сначала разобраться с насущным.
— Да, здесь недалеко. Теперь слушай внимательно. Вот деньги, — он протягивает мне небольшую пачку. — Это очень немного, экономь. В сумке кое-что из вещей и немного еды. Тоже твое. Сейчас вы выходите вон там, на углу, и идете налево. Минут через пять придете на станцию. Там электрички. Вам нужна та, что идет из Перми. Отъедете на четыре остановки. Там летние домики сплошь, еще холодно, они все пустуют. Замки в них хлипкие. Сможете чуть отдохнуть. Граница там совсем рядом, даже ближе, чем здесь. Проводишь ее немного, покажешь направление. Думаю, по прямой она долетит. Долетишь? — он все же решается обратиться напрямую к вампирше.
— Да, конечно. Мне только в нее влететь. А дальше она меня зафиксирует и вызовет наш патруль. Обо мне позаботятся.
— Хорошо, — было видно, что слова Ясмины его успокоили. Он все же не был уверен, что поступает верно, отпуская ее. — Дальше, — он вновь оборачивается ко мне. — Садишься на электричку и едешь в обратную сторону. В Пермь. До конечной. Это город большой, в нем легко затеряться. Запоминай адрес. Улица Осипова, дом 16, квартира 8. Скажешь, Леха тебе письмо должен был оставить. Тебе отдадут конверт. В нем паспорт с твоей фотографией и деньги.
— Леш, деньги ты мне уже дал, спасибо…
— Не дрейфь. Мне просто те ребята сильно должны, вот возвращают. Часть деньгами, часть документами. Паспорт почти настоящий, проблем быть не должно, но лучше не попадать в ситуации, когда его станут проверять слишком пристально. Это понятно?
Киваю.
— Дальше уезжаешь. Как можно дальше. Как можно незаметнее. И никогда и никому не даешь повода заподозрить в тебе иностранку. Искать тебя не должны, ты погибла. Идея с твоей смертью не моя, ее озвучили сверху. Просто будь умницей и не воскресай. Не подводи меня. Договорились?
Вновь киваю.
— А как ты потом найдешь меня?
Он неожиданно резко делает шаг вперед, прижимая меня к машине. И впивается губами в губы. Не грубо, нет. Скорее, отчаянно. А потом — просто нежно. Очень долго и очень нежно он целует меня там, в темном глухом проулке на холодном ветру. А я отвечаю. Потому ли, что бесконечно ему благодарна, или потому, что мне просто приятно, мне нравится вкус его поцелуя, его губы на моих губах, его руки, сжимающие мне плечи.
А потом он отстраняется.
— Никак, детка. Если тебя найду я — найдут и они. Так что — сама, хорошо? Ты справишься, я в тебя верю, — он снимает сумку с багажника, протягивает мне. — Все, прижмитесь к забору.
Садится в машину, заводит двигатель.
— Не воскресай, — бросает мне сквозь открытое окно. И уезжает.
Я долго настороженно слушаю, как затихает вдали шум его мотора. Бесконечную тишину вокруг. А потом бессильно съезжаю спиной вниз по забору, к которому прижималась. Это все же случилось. Мы одни. Мы свободны. И нас даже почти не ищут.
Ясмина неслышно опускается на корточки рядом со мной.
— Я солгала, Ларис.
— Ну и правильно, — отвечаю совершенно искренне. И вспыхивает надежда — безумная, на краткий миг. Что вот сейчас она скажет, что зрение восстановится, у нее же регенерация, она же не человек…
— Я больше не могу летать. Совсем.
— Здесь полеты не в моде. Будем ходить, — отвечаю ровно. Мне ее жаль — до слез, до боли, до ужаса. Я не то, что представить не могу, я и представлять-то боюсь, как ей жить теперь, сколько всего она потеряла. Но жалеть я буду потом. Вот забьемся куда-нибудь, где тепло и безопасно, скроемся, спрячемся, растворимся, и я обниму ее и буду рыдать — за нас за обеих, и выть от отчаянья и невосполнимости потерь. А пока надо действовать. Только действовать. — Идти сможешь? За руку, с поддержкой?
— Н-наверно, только… Ты не могла бы?.. Голова раскалывается, все плывет… Не могу сосредоточиться…
— Что именно, Ясь? — занятая раздумьями о том, что нам делать дальше, не сразу сообразила, о чем она просит.
— Кровь… мне бы несколько капель… чтобы дойти…
Кровь. Разумеется, как я могла забыть? И конечно я понимала, вытягивая ее из этой жуткой клетки, что кровью мне ее придется поить своей. Но здесь и сейчас?
— Ясенька, я дам, конечно. Только… ты ведь понимаешь, что нам надо убраться отсюда как можно скорее? Уехать на первой же электричке, пока нас никто не увидел. А если ты возьмешь у меня слишком много, уже я не смогу идти. Ты сможешь остановиться? Я дам потом, доберемся с тобой до этих домиков — и напьешься, я там смогу отлежаться…